На высоте той ещё со времён Отечественной войны остались позиции, бункера, вся херня: немцы заготовили. И они там установили пушки, и по нам долбили просто чудовищно. Короче, нашего Кота — это позывной — такая жизнь достала. Он говорит, всё, Батя, я сейчас беру ребят, и мы за ночь всю их команду вырежем. Кот реально заходит в тыл, у дороги ложится в лёжку, ждёт КамАЗ с боеприпасами. КамАЗ этот они хлопают, вырезают сопровождение и водилу, залезают в машину и прямо в ней заезжают на батарею. Высыпались, перестреляли расчёты, взорвали пушки. Там стояло украинское охранение, десантура — они начали уходить, но уходить по-глупому: не знали, куда им соваться. Мы Дубровку уже взяли тогда, а они пошли на КПП Мариновка, прямо к нашим погранцам. И когда украинскую десантуру закрыли в лесопосадке, они по рации вызвали огонь на себя. В итоге и украинскую десантуру, и наших перебили: всех вместе… Вот это было.
— …история… — сказал я.
— Это было первый и единственный раз, — сказал Захарченко. Но тут же передумал: — Был ещё случай: один у них упёрся с пулемётом, все уже позиции оставили, а пулемётчик последним сидел. Его никак взять не могли, а в оконцовке он подорвал себя и тех двоих, которые к нему заскочили. Гранату дёрнул. Такое тоже было.
…вечером того же дня мы сидели в кафе «Легенда» с одним моим добрым знакомым из ополченцев, и чтоб тему закрыть, я и его спросил о том же самом.
— Ты можешь сказать что-нибудь хорошее про бойцовские качества украинских «силовиков»?
— В добровольческом батальоне «Донбасс» я видел реально хороших пацанов, — ответил он готовно. — Как красиво они выходили из-за угла! У них, правда, мне показалось, польский акцент был.
— Из-за угла выходили?
— Да: один автоматчик отработал, второй, потом выходит и отрабатывает РПГшник. Моё отделение у них этому научилось. У них же я видел, как раненый делал перезарядку автомата одной рукой — я, признаюсь, тоже тогда же запомнил это движение, чтоб при случае сделать то же самое — если понадобится. И, знаешь, пригодилось. [Мой товарищ был четыре раза ранен. — прим, авт.]
Ещё наш пацан рассказывал: работал из пулемёта, опытный — но даже не ранил никого из наступающих украинцев. Они его пулемётную точку за минуту обошли!
Или другой мой сослуживец, уже покойный, Жук у него был позывной, говорил, что отправился по нужде в тыл, только расположился — два ствола в голову: «Не бойся, парень, мы не каратели» — и начинают его паковать. Другой наш пацан случайно проходил мимо, сначала подумал, что свои балуются, а потом понял — и дал очередь. Но эти отошли по красоте: один с подствольника дал, и оба — кувырками — никто по ним так и не попал. Жук с голой жопой на свой же пулемёт побежал с перепугу.
Потом мы оба вспомнили того пленного украинского полковника, которого в одном известном ролике из аэропорта комбат Гиви заставил проглотить шеврон.
Товарищ мой, последнее своё ранение получивший как раз в аэропорту, сказал, что про полковника этого ополченцы тоже отзывались нормально.
— Помню, когда Гиви ему сказал шеврон съесть, было видно, что он не сломленный, — сказал я.
— От пощёчины, правда, падал, — сказал мой товарищ.
— Может, и падал, но по глазам было видно, что он злой и упрямый.
— Я тоже, когда думал о плене, — поделился мой товарищ, — решил так: главное, чтобы член не отрезали, глаза не выкололи — а все эти пощёчины можно пережить.
— Упал и упал. А когда его водили по Донецку: смотри, мол, смотри, что вы натворили — по лицу его можно было прочесть: мало вас тут перебили.
— Он блок поставил и всё, — по-своему дал психологическую оценку мой товарищ, в прошлом боксёр.
— Он просто был уверен в своей правоте и думал — вот сейчас я тут похожу, а вернусь живым — и устрою вам ещё.
— А ты видел, — вспомнил мой товарищ, — когда Порошенко представлял его к награде, он говорил, что, мол, я реально понял, что нужно защищать свою родину, несмотря ни на что.
— Вот ведь сука какая.
— Это ж те же русские, ну что говорить, — неожиданно заключил мой товарищ.
Национальный вопрос уже на следующий день мы раскрыли, и тут же закрыли, в «Спарте» у Моторолы.
Он показывал мне комнату отдыха для бойцов — там всё было в мелкой гальке, как на пляже, а посредине стояло кресло. Я уселся в это кресло и почувствовал себя героем клипа группы Depeche Mode на песню «Enjoy the silence».
С некоторой даже ревностью Моторола смотрел за моей реакцией: мне показалось, ему хочется, чтоб мне тут понравилось.
Когда я насиделся в кресле, мы отправились прогуляться по двору, полюбоваться на технику.
— Мотор, а ты следишь сейчас за тем, что о тебе пишут? — спросил я.
— Нет. Если в любом поисковике набрать «Моторола ДНР», то там только фотографий — тысячи. Кто-то там что-то пишет, какие-то анализы проводит, с кем-то сравнивает меня. Мне без разницы. Я знаю, кто я. Моё окружение знает, кто я такой. Следить за тем, что обо мне говорят, особой необходимости нет.
— Ты определяешь себя как русского националиста.
— Да, я живу с этим с детства.
— Самоназвание «русский националист» присвоили себе упоротые нацики, которые говорят: «Мы — русские националисты», — усомнился я.
— Они вообще подлежат уничтожению.
Я поднял глаза на Моторолу. Он очень серьёзно это сказал.
— Сейчас очень опасно быть националистом, причём похеру каким: русским или не русским, — продолжил Моторола.
— Может быть, «русский патриот» звучит более разумно, Мотор?
— Если бы заинтересованные лица в этот вопрос поглубже окунулись, то не смешивали бы всё воедино. Русских националистов приравняли к нацистам при помощи наших же российских СМИ, и что им делать? Товарищ Порошенко обещал им «русскую идею».
— Какую?
— Переименовать Украину в Киевскую Русь. Раз все оттуда вышли, то Украине теперь можно пересмотреть названия. Они создали батальон «Киевская Русь». И хитрая позиция Порошенко приводит туда тысячи бестолковых людей.
— Да, много русских нациков поехало воевать на ту сторону, — согласился я. — Больше, чем сюда, к сожалению.
— «Азов» наполовину состоит из россиян, — неожиданно поддержал меня один из помощников Моторолы, стоявший неподалёку и, казалось, даже не слушавший наш разговор. — Очень много русских в батальонах «Киевская Русь», «Святая Мария»…
— Нихера там нет половины русских, — не согласился другой боец Моторолы, куривший рядом.
— В любом случае, — отмахнулся Моторола, — люди по сей день едут к ним пачками. Во-первых, за барыши, во-вторых, за мнимую идею — эти придурки постоянно подчёркивают, что они в изгнании в своей родной стране.
— Ты считаешь, что в России просмотрели идеологию национализма и отдали её условному «Правому сектору» и киевским прохиндеям? — спросил я.
— Можно называть это «патриотизмом», можно «национализмом», но её не просто, как ты говоришь, просмотрели, хотя тут другое слово больше подходит, — её задавили. До сих пор нет такого простого и уважаемого человека, который пришёл бы и сказал, что нужно сделать, чтобы быть представителем своего народа. Что нужно сделать для своего народа. Ты должен создать семью, посадить дерево, построить дом, ты должен работать…
— Убить хохла, — мрачно пошутил кто-то из бойцов.
— Вот видишь, ты разжигаешь международную рознь, — в шутку, но отчасти и всерьёз ответил Моторола. — Всё спутали, перемешали и всё утратили.
— Очень странно, что ты националист, — не столько усомнился, сколько начал я подзадоривать Моторолу. — С твоими курчавыми бойцами.
— Так я показываю, как должен жить русский человек. Вот я русский мужчина. Я пришёл защищать свой народ, с которым я родился в одной стране. И я не считаю, что украинец или белорус — это определение национальности. Это региональное определение, потому что мы один народ. С кем мы могли так перемешаться, чтобы стать разными национальностями? Ни с кем! Мы все русские по определению — одна большая славянская семья. Сегодня на пороге государства, в котором я проживаю, идёт война. Мой сын живёт через море, если взять от Новоазовска, — это совсем недалеко, ну, километров 180. Сыну семь лет. Это лютая война с применением всего чего угодно. А 180 км — это ничто. Сейчас любой человек стал очень требователен: он что-то сделал — и ему нужно что-то за это получить. А что-то сделать безвозмездно для своего народа, для процветания своей страны, для объединения своей общей Родины, в которой ты родился? Есть у меня малая Родина — город Ухта, в котором первую нефтяную скважину пробурили. Это Республика Коми. Но все населяющие нашу Родину народы — я же с ними в одной стране жил, и поэтому сегодня я не могу сказать, что в Днепропетровске живут сошедшие с ума хохлы. Такое нельзя говорить! Я был на Днепре, был в Харькове, в Запорожье был… Я общался там с людьми и эти люди, пока здесь идёт война, — брошены на растерзание фашистов. Те, что захватили власть на Украине — все эти банды, — они разрушают изнутри идею славянского мира. Нас стараются раздробить, но хера с два…
